Валерий Шамшурин: "Компьютер мне не друг, а мобильник — враг"
Известный нижегородский писатель отмечает 70-летие. Его книги выдержали 51 издание, а их общий тираж приближается к миллиону.
Накануне 70-летия Валерия Шамшурина местное издательство выпустило его четырехтомник, куда вошли лучшие произведения юбиляра — о Валерии Чкалове, Козьме Минине, императорах Александре I и Николае I, легендарном капитане подводной лодки Маринеско. Однако это собрание сочинений уже стало библиографической редкостью. Купить его нереально — весь тираж распределили между библиотеками Нижегородской области. И вот телефон Валерия Анатольевича раскалился от звонков — оказывается, о выходе четырехтомника прослышали уже повсюду…
«Поэтов сейчас стало больше, чем пахарей»
— А вы еще спрашиваете, почему у меня нет сотового! — эмоционально сетует Шамшурин. — Мне хватает и обычного телефона, который стоит на моем рабочем столе. Бывают дни, когда моя квартира напоминает мне Смольный. Если бы у меня был мобильник, он бы не умолкал ни на минуту.
— А кто звонит, чего хотят?
— Звонят из других городов, звонят из-за рубежа — коллеги-писатели, читатели, друзья. Кто-то просит прислать книгу, кто-то — дать рецензию на стихи или прозу… А я, к сожалению, податливый человек, не умею отказывать. Некоторые настроены очень напористо: сделай им, и все! И вот в ущерб своему времени, жертвуя собственным творчеством, я выполняю разные просьбы.
Я ведь почему ушел с должности руководителя местной писательской организации? Честно отпросился у писательского собрания: отпустите, мне надо поработать… Так что для меня сотовый телефон — это капут полный!
— Валерий Анатольевич, вы и в работе сохраняете верность старым орудиям труда? С компьютером не дружите?
— Я привык к печатной машинке. Машинка — это душа, ты ее потрогал, клавиши погладил, и она слушается тебя, как преданная собачка. А вот с компьютером я никак не могу найти сращения. Ну разные мы с ним существа!
— Зато не надо по сто раз перепечатывать. С помощью компьютера гораздо удобнее шлифовать текст.
— А я и не переписываю практически. Зрелый писатель, выработавший свой стиль, почти с первого раза пишет набело, без помарок, потому что в начале все у него складывается в голове. Другое дело графоманы, которых сейчас развелось видимо-невидимо. Представляете, только у нас по области поэтов тысячи! Пахарей нет столько, сколько «поэтов». Говорят, что это благо, что чем больше авторов появляется, тем больше вероятность того, что будут открыты новые яркие таланты. Ничего подобного! Я немало лет руководил литературными кружками и пришел к выводу, что талант вырастает совершенно непредсказуемо, стихийно. Он может из репейника вырасти, в глухом лесу, а может среди роз. На то Божья воля.
— То есть вы считаете, что графоманов нужно вовремя и жестко ставить на место?
— Да почему? Пусть занимаются чем хотят. Литература — это благое дело. Вот только надо читать не только самих себя, но и настоящих поэтов. Литература сейчас развивается, она, как и во всякие сложные времена, на подъеме. Хочешь писать по-настоящему, больше читай наших классиков: Пушкина, Лермонтова, Блока, Мандельштама. И, конечно, мировоззренческую литературу. В общем, знания школьных да и вузовских учебников недостаточно.
— А почему именно сейчас графоманов стало больше?
— Потому что сейчас каждый за небольшие деньги — 3—4 тысячи — может выпустить сборник стихов. А потом ходить и говорить, что он писатель, у него книжка вышла. Эта возможность напечататься многих испортила. А что печатают? Набор банальностей. «Травка зеленеет, солнышко блестит»… Да давно уж отблестело то солнышко! Или напишут поэму в духе «Евгения Онегина». Только на современный лад. Онегин уехал из деревни, стал олигархом… Чего только не начитаешься у таких «самородков»!
«Голодать буду, а книжку куплю»
— Валерий Анатольевич, а у вас что творится на писательской кухне? Каждый день пишете?
— Работаю каждый день, пишу не каждый. Встаю утром и, если чувствую воодушевление, начинаю писать. А бывает и ночью вскочишь. Проснешься ни с того ни с сего, и пошли стихи.
— А если нет вдохновения?
— Тогда начинаю заниматься подготовкой материала. Ведь, чтобы написать исторический роман, столько источников приходится изучить! Например, когда я писал трилогию про Козьму Минина, я провел в библиотеке несколько месяцев. Приходилось обращаться и к польским, и к английским источникам. Языков я не знаю. Что ж. Ходил в иняз, донимал вопросами лингвистов.
Однажды мне потребовалось услышать, как будет звучать по-польски одна фраза. Но где взять поляка? Я всех друзей обзвонил и, пока меня не познакомили с одним из польских литераторов, не успокоился! Если хочешь написать действительно хорошую книгу, ты должен знать о своих героях все — вплоть до того, в каких сапогах ходил Сталин! У него болели ноги, и ему на заказ шили особую обувь из мягкой кожи.
— Часто вам встречаются в исторической литературе разные неточности, притянутые за уши факты?
— Да, у нас действительно как-то небрежно относятся к историческим фактам. Мы привыкли слепо верить в некоторые утверждения. Например, о том, что под Коромысловой башней живьем закопали девушку, «чтобы башня крепко стояла». Чушь собачья! Бредовая выдумка! Башня строилась православными людьми. А по нашей вере это же преступление, нарушение заповеди «Не убий!».
— Валерий Анатольевич, а на этой фотографии рядом с вами никак сам Хемингуэй?
— Да, бронзовый. Это я на Кубе, в баре «Флоридита» — любимом местечке Хемингуэя, где он в свое время наслаждался коктейлем «Дайкири». Кстати, именно на Кубе я в полной мере ощутил, как велик русский язык. Вышел на международном фестивале поэзии в красной рубахе и начал читать отрывок из поэмы о Че Геваре. Зал молчал как завороженный. А когда я закончил, разразился овациями. Многие не понимали смысла моих слов, их восхитила пластика, музыка русского языка. Сколько языков я слышал, а красивее русского нет. Английский — детский лепет, испанский резковат… а в русском языке все есть! Правильно Ломоносов сказал, что наш язык сочетает в себе великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, краткость греческого и латинского.
— Правда, что вы лучше будете голодным сидеть, чем откажете себе в нужной книге?
— Да, это верно! И все мои знакомые, друзья из других городов знают, за какими книгами я охочусь, и по моей просьбе следят за поступлениями в книжных магазинах. Нужные издания едут ко мне и из Питера, и из Москвы, и из Сибири.
— Валерий Анатольевич, вы сейчас серию книг о народных промыслах редактируете. Думаете, люди будут про это читать?
— А почему не будут, если это удобочитаемо написано? Народные промыслы — вот что действительно русское, настоящее, а не псевдонародные хоры старух, которые одеты в непонятные, совсем не нижегородские костюмы и зачем-то украшают себя девичьими кокошниками.
— Сейчас много говорят о поддержке промыслов. А может, мы не должны их за уши вытягивать? Может, они должны сами доказать свою жизнеспособность?
— В том государстве, где гробится все народное, промыслам надо помогать. Мы сами можем создавать спрос на них. Вот сейчас программа запускается — развитие туризма в Нижегородской области. Это прекрасный повод показать России и миру наше местное рукоделие. Знаете, в детстве мне мой духовный наставник, бригадир путейцев дядя Миша Уранов говорил: «Не будет русской печи, не будет русского народа». Я бывал в перворазрядных ресторанах, на приемах, вплоть до кремлевского, но не знаю вкуснее еды, чем кушанья из русской печи. Помню, как на картошке, куда нас, школьников, отправили в голодные послевоенные годы, хозяйка накормила меня вкуснейшей молочной похлебкой с грибами и хорошей краюхой ржаного каравая, начиненного морковью. Русская печь простейшую еду превращает в лакомство.
«Если Тамаре не понравилось, тут же рву и переписываю»
— Валерий Анатольевич, вы уже 42 года женаты. Наверно, хоть раз в жизни жена говорила вам: «Валер, может, бросишь все это и займешься чем-нибудь земным, как все нормальные мужики?»
— Никогда! Тамара у меня такая же одержимая, как и я. Мы с женой уважаем привычки друг друга. Когда я работаю, на столе у меня просто завал из бумаг. Но она знает, что трогать ничего нельзя. И, конечно, старается войти в мое положение, не зовет к телефону, сама ведет переговоры... Все, что напишу, я в первую очередь читаю ей. И бывает, Тамара сразу говорит: «Плохо!» Она тонко чувствует фальшь. И, когда она в тексте что-то решительно не приемлет, я тут же рву рукопись и переписываю заново.
— Можно ли зарабатывать литературным трудом?
— Если ты коммерческий писатель, пишешь то, что «пипл хавает», то можно. Но я не против Марининой или Донцовой. Если люди берут их книги, значит, эти книги имеют право на существование. Но я все же полагаюсь на интеллектуального, думающего читателя.
— Как же тогда свести концы с концами?
— Подрабатывать. Профессионал всегда сможет зарабатывать несколько тысяч в месяц. Это доход людей, окружающих меня: учителей, врачей. Меня подработки не тяготят, ведь я выбираю такие, которые сочетаются с моими интересами. До недавнего времени писал в газеты, сейчас редактирую серию книг о нижегородских народных промыслах.
— Я знаю, что однажды один обеспеченный нижегородец предложил вам написать его биографию…
— У меня тогда было очень плохо с заработком, и я согласился. Но не только из-за денег. Этот человек был мне интересен сам по себе. Однако работа не была доведена до конца. Заказчик не рассчитывал, что я буду копать глубоко. А я стал со всем усердием собирать материал, ездить по его родственникам. Конечно, заказчику это не понравилось. Он сказал: «Ты обо мне пишешь или о ком?» Но моя работа все равно была оплачена, и я очень благодарен этому человеку, что он не дал мне пропасть в тяжелейшую для меня пору.
«Сталин чуть меня не прибил!»
— Валерий Анатольевич, что это за шрам у вас на ладони?
— Это мета войны. Когда осенью 1941 года Горький начали бомбить, отец решил отправить маму, меня и двух маленьких сестренок от греха подальше. Спешно покидал узлы в вагон-теплушку, усадил маму с девочками... И тут поезд тронулся. Отец побежал за составом, но никак не мог сунуть меня в руки мамы. Тогда она закричала: «Да кидай же!» И тогда отец бросил меня в вагон, но я попал не в материнские руки, а пролетел мимо и чуть не угодил головой в раскрытую дверцу печки-буржуйки. Но правая рука все же коснулась раскаленного железа…
— Рассказывают, что вы из-за Сталина чуть не пострадали…
— Как-то мы, школьники, выстроились на линейку вдоль длинного коридора, и вот со стены внезапно сорвался портрет Сталина. И надо же, рухнул мне на голову! Брызнули осколки стекла, с треском прорвалась бумага, и я, как в ошейнике, оказался в раме. С мертвенно бледным лицом ко мне подскочил директор школы Александр Михайлович. От гнева он стал заикаться: «Т-т-ты знаешь, что тебя ждет?! Твоего отца? Н-н-нас всех ждет? П-п-под монастырь подвел, б-б-без ножа зарезал!» Я не чувствовал за собой никакой вины, но от директора мне передался дикий, невообразимый ужас. Все пребывали в полном оцепенении, никто не смел даже кашлянуть… Это случилось в конце февраля 1953 года. Вскоре Сталин умер. Не иначе это был вещий знак.
— Как вы думаете, если бы вы не стали писателем, где бы вы смогли себя проявить?
— В оперном пении. Я очень люблю петь. Говорят, у меня был неплохой голос. До сих пор что-то мурлычу себе по нос. А уж как мы раньше, бывало, запевали втроем с нашими басами Александром Правиловым и Владимиром Ермаковым (оба народные артисты, звезды нашего оперного театра, к сожалению, покойные. — Авт.).
— А правда, что вы большой специалист по пельменям?
— У нас даже и рецепт есть фамильный! Мой отец был мастером по изготовлению пельменей. Говядину и свинину он не прокручивал через мясорубку, а измельчал тяпкой в деревянном корытце, потом добавлял лук. У нас в семье крайне редко можно было увидеть на столе водку, но по случаю пельменного пира отец позволял себе достать из шкафа четверку.
— Напоследок традиционный вопрос: что пишете, какие задумки?
— Задумал новый роман. Человек, о котором я собираюсь писать, нижегородец, его именем в нашем городе названа улица. Пока я не хочу называть его фамилию — боюсь сглазить. В годы войны он был секретарем обкома партии, организовывал поставки на фронт вооружения, лично общался со Сталиным. А в 1950 году его расстреляли как участника печально известного ленинградского дела. Причем расстреляли уже его труп. На допросе, как полагают его современники, Берия избил его до смерти. И тогда к стенке поставили его уже мертвое тело. Это был человек незапятнанной совести. С материалом о нем очень трудно — собираю буквально по крупицам, все-таки он врагом народа был, архивы засекречены.
А параллельно я заканчиваю лирико-краеведческую книгу «Возвращение в Нижний Новгород».
— Валерий Анатольевич, вы как будто бы похудели за последнее время и выглядите бодрячком.
— Веду здоровый образ жизни. Курить и пить я бросил в один день — еще 20 лет назад. А ведь дымил с девятого класса! Но вовремя понял, что все это может помешать серьезной работе. Да и писатель Юрий Васильевич Бондарев («Горячий снег», «Берег». — Авт.) показал мне пример, как резко порвать с дурной привычкой. Как-то увидел, что я курю, и заметил неодобрительно: «Что, все еще дымишь?» Я стал оправдываться: мол, трудно бросить сразу. На что он мне ответил: «Меня, когда бросил, так крутило, что я по полу катался от желания закурить. Но я не прикоснулся к сигарете!»
И вот сейчас я каждый день железно отмеряю пять километров по Покровке и Откосу, постепенно наращивая скорость. Поэтому и похудел, и чувствую себя прекрасно.
— Дай бог еще много лет так же. С юбилеем вас!
— Спасибо. И всем читателям «НР» счастья и здоровья!
Досье «НР»
Валерий Шамшурин родился 19 марта 1939 года на станции Агрыз, между Татарстаном и Удмуртией. Окончил историко-филологический факультет Нижегородского университета, вместе с друзьями работал учителем на Алтае. Вернувшись в Нижний, работал на телевидении, в «Ленинской смене» и «Горьковском рабочем», редактором в Волго-Вятском книжном издательстве. Затем руководил нижегородской писательской организацией. Был главным редактором литературных журналов «Нижний Новгород» и «Кириллица».
Заслуженный работник культуры, секретарь правления Союза писателей России, член редколлегии «Роман-журнала».
Жена Тамара Александровна, педагог, работает в Нижегородском художественном училище. Дочь Лада, искусствовед, живет в Санкт-Петербурге.
Еще про Шамшурина